tin_tin

Пикник на собственной недостроенной даче оказался гениальным решением, потому что наши одичавшие деревья приготовили нам уйму белой черешни и вкуснейшую алычу.
Все-таки есть фрукты прямо с дерева - это вам не кулечек помятых задохликов за пять лари купить.
Теперь не знаю, куда девать столько черешни - есть уже невозможно, а варенье употребляют только гости.
Вынуть косточки меня хватило только на килограмм.

Познакомились поближе с соседями.
Двое близнецов-мальчишек помогли нам обобрать деревья, оказалось - им по 19 лет, и оба женаты и при детях.
А у их мамы - 8 внуков, и девятого ждут. А выглядит - ну максимум лет на 50.
Упасть - не встать.
Вот вам и деревня.

Мне сложнее всего оказалось перевести бабушкину прямую речь.
Перечитываю то, что написала - какой-то суконный язык. А в оригинале оно звучало невероятно ярко и театрально.
Бабушка довольно часто выходила из себя, и воздев руки к небу, восклицала:
- Геена огненная!! Купорос геены!
Что это означало, представления не имею, и спросить не у кого.
Если я ее спрашивала в недобрую минуту, куда, например, она что-то девала или куда идет, она с непередаваемым сарказмом отвечала:
- В Коломхети!
Где это, что это - неизвестно.

Если раздавался неожиданный резкий звук, мгновенная реакция была:
- Зурна!!
или:
- Змуки!
И неизменно вызывало у нас дикий ржач, потому что в целом бабушка была нежнейшая фея, и ее хулиганские выходки на контрасте давали феерический эффект.
Она очень легко отходила, и тут же начинала смеяться вместе с нами.

Еще она никогда не говорила плохих слов, ну, например - назвать ребенка дураком, лентяем или тупицей было недопустимо, она считала, что так меняешь судьбу ребенка.
Но я доводила ее до того, что она меня проклинала:
- Чтоб тебе Бог дал точно такого же ребенка, как ты! Вот так!
И припечатывала проклятие ладонью по столу оглушительным хлопком.
А проклятие-то исполнилось в лучшем виде: мое ослиное упрямство и ишачье самовольство нашли точное воплощение в Мишке.
Пожалуй, я его тоже так прокляну.

*старый вариант подвергся суровой редактуре*


Если у меня болела голова, беспричинно лились слезы и все было через пень колоду, бабушка укладывалась рядом со мной и начинала лечить.
- Белые дети слабые, поэтому дурной глаз к ним так липнет. Моя беленькая девочка!
- Не лучше было мне черной родиться? - ныла я, - через день голова болит, сколько можно!
- С другой стороны, твоя мама никакая не беленькая, но у нее тоже мигрень всю жизнь была, - размышляла бабушка, разминая мне лоб и виски шершавой ладонью. – Ты не могла что-нибудь другое в наследство взять?!
- Можно подумать, меня кто-то спросил, - возмущалась я.
Пора было начинать.
Молитва длинная, и читать ее надо было определенное количество раз, не меньше трех, но непременно нечетное, быстрым полушепотом, при этом поглаживая голову по часовой стрелке. ( Read more... )

*немного выложу, на пробу*


Сколько в мире людей, ужасно, ужасно много, а среди них есть – я.
Людей в мире много, я видела по телевизору, они бывают очень разные, не знаю, настоящие они или нет, но и вокруг тоже много – соседи, еще на пляже – когда мы с бабушкой ходим на море, еще дети в саду, потом – очень много разных людей в деревне, и по пути туда - на вокзале, и в автобусах, и на базаре еще бывает много. Они почти никогда не повторяются, особенно если в новых местах.
Но я от них отличаюсь. От всех. Даже от бабушки. Потому что я единственный человек, который может сказать обо мне – Я.
Это надо понять, что такое – Я. Очень сложно понять, я напряженно стараюсь, и в самом конце догадка уплывает, скользнув по пальцам, как мальки в деревенской речке, когда ты их уже поймал в ладошку.
Я вижу других людей – они все отдельно, а я – отдельно. Я – что-то особенное. Интересно, каждый из них думает про себя то же, что и я? Главное отличие Я от других, что я не могу увидеть меня, моего лица. А ведь это так интересно – хочется увидеть себя посреди других людей и сравнить. Раз я не вижу себя среди других, значит, сравнить невозможно.
Но я очень стараюсь увидеть себя.
Если немного прикрыть веки - вижу ресницы, они у меня прямые и скошены книзу, если скосить глаза - вижу нос, и губы – если их вытянуть трубочкой.
Но глаз своих не увидишь никогда – если только не в зеркале. Да и лицо целиком тоже не увидишь, как ни скашивай глаза. ( Read more... )

Короче, дело было так.
Я жила в раю.
Кругом - зеленые джунгли, двор с кучей песка и щебня, отданной в мое полное распоряжение, цыплята с очень сердитой мамашей, собака, вечно в ссорах с соседскими, папа на работе, и где-то рядом - бабушка в соломенной шляпе.
Дом - большущий, в нем одна комната, перегороженная оранжевыми занавесками, они наощупь похожи на длинные волосы.
У дома - в каждой стене по паре окошек: два выходят во двор - бабушка меня сажает там, когда кормит, и я не упускаю из виду ни шороха ни звука на нашем куске дороги, вторые два - выходят в сад, оттуда я наблюдаю, как бабушка что-то делает с грядками, или папа с рубанком - а оттуда стружки!, а между этими двумя стенами - стена с одним окошком, которое смотрит на море.
Правда, оно видно лишь тонкой линией на самом верху картинки, и его перечерчивают кипарисы у нижних соседей, а ближе к окну - тоже сад-огород с лавровишней, которую я терпеть не могу, а бабушка все равно кормит и говорит, что она от сердца хорошо.
Море почти не видно, но можно вечером из этого окошка угадывать, какая завтра будет погода - если солнце заходит ярко-красное, значит - опять не будет дождя.
Тут часто идут дожди, папа говорит - опять у меня в ухе стреляет, значит - скоро дождь. А бабушка полушепотом - да у тебя каждый день в ухе стреляет, но папа не слышит.
Дождь в деревне - скучнее не придумаешь, но у меня есть игрушечная швейная машинка, и бабушка приносит со двора мокрые блестящие листья, и я строчу из них платья кукле Джине.
Платья рвутся, бабушка собирает их и бросает в печку, и говорит - подожди, сейчас я тебе одеяло простегаю.
На полу лежит гора шерсти - бабушка ее уже вымыла, высушила и выбила длинной палкой, а теперь на красном крашеном полу постелила большую ткань и стала раскладывать на ней шерсть комьями.
Если дождь гудит сильно, бабушка укладывает меня в кровать, я не люблю днем спать, бабушка говорит - ну что за ребенок, полежи просто тихо, хоть чуть-чуть, и я немного лежу, а потом ресницы медленно тянет вниз, и дождь по шиферной крыше становится все громче и плавнее.( Read more... )

Чтобы разнообразить жежешные дни рождений, предлагаю вашему вниманию открытки с видами городка Б.,то есть Батуми -

подруга дней моих суровых Ира не поленилась и повесила их, чтобы нам на пару минут вернуться в тот ровный золотистый город .

Спасибо всем,кто поздравил, про свадьбу расскажу позже *это была настоящая американо-грузинская свадьба с соблюдением всех традиций обеих сторон.*

Вот как у НИХ происходит.

- Я вообще не собирался ничего такого, мне не до этого было, и даже в планах, и мы - помнишь? - в очередной раз расстались навсегда, и я пришел домой, и подумал - завтра уже будет без тебя, и понял, что не смогу жить. Что ты смеешься - ну да, я такие вещи не говорю, но не знаю, как еще сказать, так и было - не могу и все. Все кончилось! Все хорошее, и никогда больше ничего хорошего не будет, одна тоска. Не хотелось просыпаться. И я понял, что влип!
Да-да, влип, что ты опять ржешь, ну то есть я вообще не хотел, отмахивался - как обычно, аааа, это ерунда, чепуха, что тут такого, все пройдет. А оно не проходило, и я влип. И решил. А ты удивляешься, КАК я решил. Да я сам не понял!

У нас земля красная и глинистая в Аджарии.
Она часто бывает влажной и скользкой, потому что - дожди.
А дожди там идут долго и ровно, несколько дней подряд без перерыва.
Утром встал - стена дождя, весь день на нее смотришь, засыпаешь под тот же шорох.
Привыкаешь.
Весь мир насквозь мокрый.
Если дождь перестал - детям надо выйти вон.
А сады у наших родичей чаще всего расположены террасами, и земляные стены расцвечивали пейзаж волнистыми полосами: терракота-зелень-терракота-зелень.
А чтобы по этим террасами подняться, были в земле ступеньки лопатой вырезаны.
И представьте - мокрые, скользкие, красные глинистые ступеньки, на ногах - черные калоши с нутром цвета безумной фуксии, носки драные, девчонки дали юбку латаную и свитер, пахнущий кисловатым хлебом - им до этого тазик с тестом укутывали, а мне надо - кровь из носу - черешни поесть после дождя, и я лезу вверх, скольжу и падаю, вымазываюсь в красной глине, острый запах мокрой земли и папоротников, вцепляюсь пальцами в вязкую стену, колени тоже в жиже, девчонки хохочут снизу, и тоже лезут вверх, кое-как нам удается вскарабкаться на верхнюю террасу, а там - ярко-розовая черешня, умытая дождем, тугая и мясистая, сочная, на каждой ветке - по гирлянде черешенок, а дерево большое, развесистое, ветки щедрые, мы ее обсаживаем ловко, как обезьяны, и черешня порядком легчает.

Обратно съезжаем вниз по глиняной горке - кого уже волнует, запачкаемся или нет, дело сделано, гулять так гулять.
Бабушка отругает, но - дело того стоило.

А калоши надо мыть в луже возле водосточной трубы.

Итак, книжки приехали.
Две штуки пока, но нам для радости хватило.
Книга такая красивая, гладкая, яркая, блескучая, что из рук не выпустишь.
На форзаце (это так называется, да?) написаны благодарности, но свалены в одну кучу.
Дато скорбно посмотрел и обиделся:
- Нет мне в жизни счастья - брату помог кино снять, он меня в титры поместил тоже в благодарности, жене половину фотографий помог снять - и она туда же. Свои благодарности засуньте знаете куда?!
Дорогой мой муж и кормилец!
Если бы не ты, я бы вообще ничего не сделала: благодаря тебе я живу, как орхидея у Ниро Вульфа, могу выбирать, чем бы мне проявить свой креатив, могу учиться, чему пожелаю, у меня есть бесценный друг - это ты.

Фотографии в книжке - почти все, что еда, мои. Это факт.
Черно-белые - это семейный архив.
Портреты и пейзажи - это уже часть мои, часть подаренные, но в самом деле больше всего снимал Дато.
Это контраст так виден сразу - мои корявенькие снимки, вытянутые фотошопом, и - сделанные рукой мастера, легкие, точные, прекрасные снимки Дато.
Спасибо тебе, мой дорогой кормилец, это наша общая книга!! (но тексты писала все-таки яяяяяяяяяяяяяяя).

И второй человек, который тоже отмечен особой благодарностью, это - Дмитрий Корнеев, известный в ЖЖ как великий и ужасный dvonk.
Давным-давно он спросил меня, не хочу ли я написать книгу, я ответила, что уже пишу, он предложил помощь в редактировании, и с тех пор мы работали над рецептами таким образом: я писала неграмотные залихватские тексты, отправляла Диме, он терпеливо черкал оттуда весь мусор, в итоге книгу можно было издавать.
Дальнейшее дело надолго застопорилось, и только шахтерский напор Димы проел плешь в мозге у Ники Белоцерковской, которая свела меня со своим издательством, мы познакомились, пообщались, друг другу понравились - и вот она, книжка.
Дорогой Дима!
Мы не всегда сходимся во взглядах на политику, кулинарию и даже написание слова "кинДЗа", но зато ты можешь быть уверен: в Грузии есть твой благодарный друг.
И очень зря они не сделали тебя редактором!!!

*благодарностей еще вагон, я не понимаю, что я сама сделала ваще*

Нет, ну как мы друг друга различали?
Это я сейчас со скрипом вспоминаю, кто кем мог быть.
Ну, Хотюшенко - оно понятно, украинец.
Кореневская и Рубанский - поляки? белорусы? Рубанский картавил и отвечал военруку: "Гядовой Губанский!!" Мы покатывались каждый раз, как недоношенные.
Видимкина - точно русская. Только у нас она была Невидимкина. Лена. Видела ее на "одноклассниках" - из тощенькой ромашки выросла в статс-даму. Пообщались, с симпатиями.
Деваков, Игорек. Наш тогдашний Годзилла - ведь всегда в классе есть кто-то самый большой и грозный. А Игорек был добрый, какой там Годзилла - последний раз его видела, работал в мебельной мастерской. Улыбался, выглядел довольным жизнью. Где он сейчас, не знаю.
Ромка Слепнев.
Мы сидели вместе на русском - спецом раздолбая к отличнице, но мы вместе развлекались, невзирая на табель о рангах. Конечно, списывать давала, подсказывала. Он жил недалеко от школы, деда его помню - ветерана, сухопарого старика, и маму - все высокие, длинноногие, породистые.
Ромка ушел в мореходку после восьмого вместе со Славиком.
Встретила его как-то раз - познакомил с молодой женой, я чуть не обалдела - Ромка, кричу, где ты такую красавицу откопал!
А потом Вадик пришел и говорит: Ромка умер. На судне, где-то в Африке. Заболел, вот его привезли сейчас.
Жена сидела беременная, залитая слезами, не понимала, что с ней произошло.

Етяр - понятно, азербайджанка.
Серый - поляк вроде, его тоже в живых нет.
Мовсесян - был в Москве, потом заболел, потом приехал, такой стал потерянный, везде чужой.
Цица - в Харькове, пекарня своя, Энвер то в Америке, то в Тбилиси, Тенго в Иваново как уехал, так носа не кажет, хирургом стал, Арчил - умер вот тоже недавно.
Тата нарожала детей. Слава Богу, поет и других учит. Ее мама до сих пор шпыняет - зачем ты столько печешь, дети обеда есть не будут! А Тата - мама, ты до сих пор Ленина любишь, так что помолчи!
А что Ленин, - удивляется теть Софа. Он нас учил всему хорошему. И учил никого не различать, все равны.
Эх, теть Софа, теть Софа.

Вернуться бы на день туда, в десятый класс, да хоть контрольную написать по математике. Зато мы пойдем после уроков по пятнистой улице в Пионерскому парку медленно, медленно, и тянуть время, чтобы не идти домой.
Потому что мы все так любим друг друга, до щекотки у диафрагмы.

Грузинская корова - это вопиющий случай сопротивления природы человеческому могуществу.
Это тощая, поджарая, наглая особь с деревянной рамкой на шее и пронырливым взглядом, которая ближе по ТТХ к козе, нежели к общечеловеческой буренке.
Она может жрать картон и целлофановые пакеты, прыгает по скалам и выдает два литра молока в сутки как чемпион.
Мама мечтала о натуральном хозяйстве всю свою преподавательскую карьеру - чтобы джунгли, звери и в центре - кроткая рогатая кормилица.
Первая наша корова померла родами.
Мама чуть не отправилась за ней следом, пока моя сестра не выдала тайну:
- Мама, - решительно сказала она, - хватит горевать по корове, у тебя дочь на сохранении лежит!
Мама вытерла слезы, подумала, до нее дошло, и она чуть не отправилась следом за коровой снова.
Что и говорить, мы в семье все умеем тактично сообщать плохие новости.

Со мной все завершилось благополучно, однако утраченную корову реинкарнировать можно было только при помощи денег.
Впрочем, в моем случае деньги тоже сыграли роль Божьей помощи: чтобы не делать кесарево при 12 керосиновых лампах, муж залил бензин в генератор за бешеных 25 лари, и раздал всему персоналу сумму как раз в одну корову.
Когда у нас завелись кое-какие свободные денюжки, мы решили помочь маме восстановить усадьбу с мечтой.
Корову найти и купить предстояло папе.
Невесту люди выбирают с гораздо меньшим тщанием, нежели мои родители выбирали себе корову.
- Смирная, но комолая.
- Доится прекрасно, но такая психическая!
- Всем бы хороша, но - дорого.
- Мелковата.
- Крупновата.
- Крупновата, и жрет много.
- А чего у нее один рог скошенный?!
В конце концов папа вроде нашел подходящий экземпляр, приволок домой, и сослепу не разглядел, что два соска у нее сросшиеся.
Мама громко сказала прочувствованную речь о папиных покупательских способностях и заставила бракованный товар вернуть назад.
Папа, который уже успел отдать деньги, говорил корове много ласковых слов о ее хозяевах.
Корова упиралась и умоляла не бросать ее, обещая давать молоко даже из трех сосков.
Хозяева успели потратить деньги за два часа отсутствия коровы и попросили месяц на сборы.
Мама развила свои ораторские способности до того, что наш дом облетали кругом вороны, а папа уходил ночевать в пустой коровник.

Короче говоря, корова нашлась.
То, что доктор прописал - кроткая, в год по теленку, в сутки по два литра молока, жрет мало, не бодливая.
Но.
У нее есть два недостатка: она постоянно обосранная, и папа ее моет каждый день теплой водой, и - она любит раз в квартал куда-нибудь потеряться.
Папа от всего сердца желает ей, чтобы ее встретили волки, и идет искать куда глаза глядят.
Впрочем, молоко у нее отличное, и сыр вкусный - даже чересчур.