Бабушка и ее медицина
Jun. 3rd, 2011 09:08 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
tin_tin*старый вариант подвергся суровой редактуре*
Если у меня болела голова, беспричинно лились слезы и все было через пень колоду, бабушка укладывалась рядом со мной и начинала лечить.
- Белые дети слабые, поэтому дурной глаз к ним так липнет. Моя беленькая девочка!
- Не лучше было мне черной родиться? - ныла я, - через день голова болит, сколько можно!
- С другой стороны, твоя мама никакая не беленькая, но у нее тоже мигрень всю жизнь была, - размышляла бабушка, разминая мне лоб и виски шершавой ладонью. – Ты не могла что-нибудь другое в наследство взять?!
- Можно подумать, меня кто-то спросил, - возмущалась я.
Пора было начинать.
Молитва длинная, и читать ее надо было определенное количество раз, не меньше трех, но непременно нечетное, быстрым полушепотом, при этом поглаживая голову по часовой стрелке.
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа,
Молитва от сглаза,
Сглазившего,
Своего- чужого,
Ушедшего - пришедшего,
Женщины - мужчины,
Взрослого - ребенка,
Мудрого - глупца,
Всякого злого духа…»
Тут перечисление всех пар антиподов могло превратиться в увлекательную игру, я подказывала бабушке – «доброго-злого, толстого-худого, лысого-волосатого, женатого-холостого», но бабушка, если была не в настроении, легоньким стуком по лбу давала знак, чтобы я лежала тихо и не мешала процессу.
«…Шла черная вода,
Несла черного змея,
Взяла черный багор,
Опустила в черную реку,
Вытащила черного змея,
Бросила на колючки,
Он сохнет, он развеется,
Глаз завязывал – Бог развязывал.
Всякому злому духу,
кто дурно посмотрит на мою (имя) –
Разящее копье Святого Георгия
Вонзилось в горло,
вышло из бока…»
Это был мой самый любимый момент – Святой Георгий в ореоле слепящего солнечного света, огромный и устрашающе-прекрасный, вонзал свой меч в горло мерзкому и трусливому карлику, воплощению всяческого зла. Крови не было, в моей картинке злобный каплик просто скукоживался, как сушеная хурма, и превращался в пепел, и его сдувало ветром.
«…Злые глаза да ослепнут,
Злое сердце да разорвется,
Злая душа да вылетит вон.
Кусок ножа – годен ножу рукояткой,
Кусок топора – годен топору рукояткой,
Боже, да будет годна молитва моя
и воля Твоя.
Аминь. Аминь. Аминь.»
И дунуть длинно по часовой стрелке вокруг головы.
- Повтори за мной – «аминь», - толкала бабушка в бок, и я зачарованно повторяла волшебное слово, отдававшее на вкус золотой монетой.
И как это можно объяснить?! Молитва работала, родимая, делала свое дело, как море ворочает камешки и стачивает им бока: пелена переставала давить на глаза, железный обруч расслаблялся, дурнота уходила с легкими слезами, и бабушка начинала истошно зевать , много раз подряд, как наша собака Бимка – якобы с каждым зевком отматывалась нить злой воли. Не слишком холеные, неловкие слова слова имели непонятную власть над темными силами.
- Ба, - расслабленно спрашивала я, - а почему ты молитву читаешь «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа»? Тебе же нельзя! У тебя же «Иль алла иль алла, Мухаммеде ресулла»?
- А где написано, что нельзя, - хмыкала бабушка, продолжая массировать твердыми пальцами кожу головы, так, что лицо ходуном ходило. – Все можно, если помогает. Помогло же?
- Мгм, - уплывая в блаженном отсутствии боли, подтверждала я.
- Это наша старая вера. Да и вообще, наверху лучше знают, что нам делать.
У бабушки были молитвы для капризных беременных, для легких родов, для того, чтобы молока у роженицы стало много. А еще была молитва от испуга.
Хоть я замучила бабушку своим бесстрашием, иногда все-таки пугалась.
Это бывало редко, и я точно знала, что именно меня пугало: человеческие крики или вообще слишком громкие звуки.
Ни собаки, ни высота, ни пчелы, ни шприцы, ни кровь, ни темнота, ни летучие мыши или пауки – ничто меня пугало. Только то, что исходило от людей. А в деревне могло быть всякое – например, у соседей играли свадьбу, кто-то упился, подрался, заорал. Или корову забили – и рев несчастной буренки пугал меня до икоты.
Тогда бабушка читала мне эту молитву, которая была гораздо проще, понятнее и ложилась в память с первого раза.
Она тоже начиналась с « во имя Отца, Сына и Святого Духа», а потом так:
«Молитва испуганному.
Сердце, входи домой-домой,
Сердце, что тебя напугало?
Сердце, входи домой-домой,
Сердце, человек тебя напугал?
Сердце, входи домой-домой,
Сердце, собака тебя напугала?
Сердце, входи домой-домой,
Сердце, шум ли тебя напугал?
Сердце, входи домой-домой,
Сердце, сон ли тебя напугал?
Сердце, входи домой-домой...»
На грузинском это звучит как шелест: «Гуло, моди шина-шина, гуло, рама шегашина…»
И так до бесконечности, насколько хватит фантазии.
А в конце присказка:
Сердце - к сердцу,
Душа – к душе,
Разум – к разуму,
Сознание – к сознанию.
Страх, выходи вон,
Радость, входи домой!»
И снова троекратное аминь, поцеловать трижды возле сердца и поплевать через левое плечо.
Это монотонное шептание возле сердца успокаивает, гладит, ласкает, убаюкивает.
- Ну что, успокоилась ? – рассматривая лицо, спрашивала бабушка озабоченно.- Тогда пошли пописаем – последний испуг выйдет.
- Не хочу, - упиралась я.
- А ты через «не хочу», - напирала бабушка, сгоняла меня с кровати и провожала до самого туалета, и дожидалась журчания.
- Что ты нежная такая, - с досадой говорила она. – У тебя нож под подушкой лежит?
- Лежит, - проверяла я.
- А вечером когда выходишь, говоришь молитву?
- Говорю, - легко врала я. – Ба, а нож зачем?
- Долго объяснять, - отмахивалась бабушка. – Сталь к себе притягивает ночные испарения, и человек хорошо спит.
Этих перочинных ножей у нее было штук двенадцать, все знали о ее тайной страсти, и дарили - каждый раз разные. Самый мой любимый ножик был с рукояткой в виде черной пантеры. Его-то я и выпросила под свою подушку.
Если у меня болела голова, беспричинно лились слезы и все было через пень колоду, бабушка укладывалась рядом со мной и начинала лечить.
- Белые дети слабые, поэтому дурной глаз к ним так липнет. Моя беленькая девочка!
- Не лучше было мне черной родиться? - ныла я, - через день голова болит, сколько можно!
- С другой стороны, твоя мама никакая не беленькая, но у нее тоже мигрень всю жизнь была, - размышляла бабушка, разминая мне лоб и виски шершавой ладонью. – Ты не могла что-нибудь другое в наследство взять?!
- Можно подумать, меня кто-то спросил, - возмущалась я.
Пора было начинать.
Молитва длинная, и читать ее надо было определенное количество раз, не меньше трех, но непременно нечетное, быстрым полушепотом, при этом поглаживая голову по часовой стрелке.
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа,
Молитва от сглаза,
Сглазившего,
Своего- чужого,
Ушедшего - пришедшего,
Женщины - мужчины,
Взрослого - ребенка,
Мудрого - глупца,
Всякого злого духа…»
Тут перечисление всех пар антиподов могло превратиться в увлекательную игру, я подказывала бабушке – «доброго-злого, толстого-худого, лысого-волосатого, женатого-холостого», но бабушка, если была не в настроении, легоньким стуком по лбу давала знак, чтобы я лежала тихо и не мешала процессу.
«…Шла черная вода,
Несла черного змея,
Взяла черный багор,
Опустила в черную реку,
Вытащила черного змея,
Бросила на колючки,
Он сохнет, он развеется,
Глаз завязывал – Бог развязывал.
Всякому злому духу,
кто дурно посмотрит на мою (имя) –
Разящее копье Святого Георгия
Вонзилось в горло,
вышло из бока…»
Это был мой самый любимый момент – Святой Георгий в ореоле слепящего солнечного света, огромный и устрашающе-прекрасный, вонзал свой меч в горло мерзкому и трусливому карлику, воплощению всяческого зла. Крови не было, в моей картинке злобный каплик просто скукоживался, как сушеная хурма, и превращался в пепел, и его сдувало ветром.
«…Злые глаза да ослепнут,
Злое сердце да разорвется,
Злая душа да вылетит вон.
Кусок ножа – годен ножу рукояткой,
Кусок топора – годен топору рукояткой,
Боже, да будет годна молитва моя
и воля Твоя.
Аминь. Аминь. Аминь.»
И дунуть длинно по часовой стрелке вокруг головы.
- Повтори за мной – «аминь», - толкала бабушка в бок, и я зачарованно повторяла волшебное слово, отдававшее на вкус золотой монетой.
И как это можно объяснить?! Молитва работала, родимая, делала свое дело, как море ворочает камешки и стачивает им бока: пелена переставала давить на глаза, железный обруч расслаблялся, дурнота уходила с легкими слезами, и бабушка начинала истошно зевать , много раз подряд, как наша собака Бимка – якобы с каждым зевком отматывалась нить злой воли. Не слишком холеные, неловкие слова слова имели непонятную власть над темными силами.
- Ба, - расслабленно спрашивала я, - а почему ты молитву читаешь «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа»? Тебе же нельзя! У тебя же «Иль алла иль алла, Мухаммеде ресулла»?
- А где написано, что нельзя, - хмыкала бабушка, продолжая массировать твердыми пальцами кожу головы, так, что лицо ходуном ходило. – Все можно, если помогает. Помогло же?
- Мгм, - уплывая в блаженном отсутствии боли, подтверждала я.
- Это наша старая вера. Да и вообще, наверху лучше знают, что нам делать.
У бабушки были молитвы для капризных беременных, для легких родов, для того, чтобы молока у роженицы стало много. А еще была молитва от испуга.
Хоть я замучила бабушку своим бесстрашием, иногда все-таки пугалась.
Это бывало редко, и я точно знала, что именно меня пугало: человеческие крики или вообще слишком громкие звуки.
Ни собаки, ни высота, ни пчелы, ни шприцы, ни кровь, ни темнота, ни летучие мыши или пауки – ничто меня пугало. Только то, что исходило от людей. А в деревне могло быть всякое – например, у соседей играли свадьбу, кто-то упился, подрался, заорал. Или корову забили – и рев несчастной буренки пугал меня до икоты.
Тогда бабушка читала мне эту молитву, которая была гораздо проще, понятнее и ложилась в память с первого раза.
Она тоже начиналась с « во имя Отца, Сына и Святого Духа», а потом так:
«Молитва испуганному.
Сердце, входи домой-домой,
Сердце, что тебя напугало?
Сердце, входи домой-домой,
Сердце, человек тебя напугал?
Сердце, входи домой-домой,
Сердце, собака тебя напугала?
Сердце, входи домой-домой,
Сердце, шум ли тебя напугал?
Сердце, входи домой-домой,
Сердце, сон ли тебя напугал?
Сердце, входи домой-домой...»
На грузинском это звучит как шелест: «Гуло, моди шина-шина, гуло, рама шегашина…»
И так до бесконечности, насколько хватит фантазии.
А в конце присказка:
Сердце - к сердцу,
Душа – к душе,
Разум – к разуму,
Сознание – к сознанию.
Страх, выходи вон,
Радость, входи домой!»
И снова троекратное аминь, поцеловать трижды возле сердца и поплевать через левое плечо.
Это монотонное шептание возле сердца успокаивает, гладит, ласкает, убаюкивает.
- Ну что, успокоилась ? – рассматривая лицо, спрашивала бабушка озабоченно.- Тогда пошли пописаем – последний испуг выйдет.
- Не хочу, - упиралась я.
- А ты через «не хочу», - напирала бабушка, сгоняла меня с кровати и провожала до самого туалета, и дожидалась журчания.
- Что ты нежная такая, - с досадой говорила она. – У тебя нож под подушкой лежит?
- Лежит, - проверяла я.
- А вечером когда выходишь, говоришь молитву?
- Говорю, - легко врала я. – Ба, а нож зачем?
- Долго объяснять, - отмахивалась бабушка. – Сталь к себе притягивает ночные испарения, и человек хорошо спит.
Этих перочинных ножей у нее было штук двенадцать, все знали о ее тайной страсти, и дарили - каждый раз разные. Самый мой любимый ножик был с рукояткой в виде черной пантеры. Его-то я и выпросила под свою подушку.
