Побег номер два, Индия-фильм
Jun. 7th, 2011 07:50 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
tin_tinУтро врывается в ноздри запахом нагретой на солнце сосновой смолы.
Оглядываю комнатку – двоюродные дрыхнут, завернувшись в тощие одеяла с головами, а бабушки что-то не видно. Ну никак не удается проснуться раньше, чем она!
Выбегаю из нашего корпуса номер два на асфальтовую дорожку – она спускается далеко вниз, к воротам, отсюда и не видно. Слева от дорожки стоят деревянные коттеджики, как спящие в колонне солдаты: все один в один, за ними – сосны, ниже – река, справа - огромный как море ромашковый луг. И на нем пасутся лошади.
А вражеский корпус номер первый – возле горы, чуть дальше от нас. Те, кто живут в корпуса х –самые важные отдыхальщики, и между первым и вторым – постоянное соперничество. Коттеджи – ни рыба ни мясо, так, сами по себе.
А вокруг всего этого – горы! Стоят высоченной стеной, зеленые, с темно-зеленой шерсткой, а есть и с белыми шапками. Солнце зацепилось глазом за горный стык и наблюдает – продрали глаза эти шумные людишки в затерянном мире?
Шови – затерянный мир. Это еще дальше, чем Москва! Несмотря на то, что в Москву мы ехали трое суток на поезде, а сюда добрались за один день на машине, но какой же это был длинный день!
Бабушки и здесь не видно.
Пока прохладно, трава росистая, звенят коровьи бубенцы.
- Дидэ! – кричу я. – Пошли пить железную воду!
Тут много источников, и у каждого - специальное название: есть йодовая вода, есть серная вода, есть вода «красоты» (ага, что-то я тут ни одной красавицы не вижу – язвит сестра), а самая любимая – железная: она ледяная, с газом и отдает ржавчиной.
- Люди спят, что ты орешь, - раздается бабушкин голос. Она идет из душевой комнаты с тазиком выстиранного белья. – Вот встанут эти засони, позавтракаем, и пойдем гулять. Только не вздумай жевать смолу!!
Так - лирика кончилась.
Завтрак! Столовая!!! За какие прегрешения меня ведут в это жуткое место, где воняет хуже, чем в детском саду?! Господи, что я сделала такого ужасного, что по утрам в меня заталкивают манную кашу – лучшее средство вогнать в депрессию молодое, глупое и веселое существо пяти лет от роду!
Все полудохлые городские дети в столовой ведут себя одинаково: кривят морды, завывают, плюются и даже срыгивают затолканное в них обратно. Бабушки-нянюшки тоже ведут себя одинаково, как будто их натаскали в одном подразделении садистов: задавшись целью любой ценой вставить в детей эту кошмарную еду, идут на преступления против человечности – шантаж, подкуп, прямые и косвенные угрозы, и под конец – обессиленное таскание за уши и волосы.
- Я умру, если ты не съешь сейчас же, - тяжело дыша, зловеще уговаривает бабулька справа бледно-синего внука и тычет в сведенный судорогой рот ложкой. Тот мычит и рта не открывает, вцепившись в стул обеими руками. Бабульку жалко – если ей не удастся провернуть операцию, она и в самом деле отдаст концы.
А за столом слева угроза посерьезней:
- Ты умрешь, несчастная, если будешь питаться одним воздухом! – испепеляя взглядом тощую девчонку, наседает мамаша с бриллантовым крестиком между монументальных грудей. Она похожа на танкер – я видела в нашем порту.
- Сама же сказала, что тут главное – воооооздууууух, уыыыээээ! – рыдает вконец раздавленная девчонка. Мамаша хватает ее, придвигает к себе и вооружается ложкой: дальше лучше не смотреть.
У меня все не так драматично: бабушке не справиться сразу с тремя протестантами, она понимает, что на воздухе аппетит рано или поздно приходит сам собой, и иногда соглашается с тем, что можно перебиться и хлебом с маслом. А фрукты крестьяне подвезут на местный базарчик попозже. И у них же можно купить самодельную жвачку из сосновой смолы – она твердая и горькая до ужаса, но зато – отлично чистит зубы от микробов, говорит бабушка.
- Смолу варят в молоке, а сразу с дерева в рот ее пихать нельзя, - отбирает у меня брат липкую добычу, и тут же тайком сам пытается жевать.
Ах, да. Кроме столовой, есть еще кузены.
Любить меня больше после Москвы они не стали, это очевидно. Но с братом отношения еще кое-как наладились – бойцовские качества в его компании ценятся высоко, несмотря на мой вызывающий презрение возраст. Есть надежда, что сегодня я влезу в доверие, и меня возьмут в штаб – который планируется оборудовать внутри стога свежего сена на большом лугу.
А с кузиной, достигшей возраста барышни, все сложно. Лучшая ученица, читает такие умные книжки, что даже взрослые присвистывают, да еще и в невероятном платье в розово-белую клеточку, с изящными ножками и прической под Мирей Матье, и я для нее – ободранная козявка с клубящими над головой патлами и выпученными глазами – полный ноль.
Ноль!! Без палочки. Она так и сказала, и в общем, не преуменьшила.
У нее было все, о чем я даже не могла мечтать: разве у меня когда-нибудь могут отрасти такие тонкие пальцы? Или мои мускулистые икры ни с того ни с сего утоньшатся и удлинятся? Может быть, я научусь когда-нибудь задирать нос так высоко, что окружающие мальчики будут почтительно глазеть на меня издалека – пока что я с ними дралась, приставала, чтобы они взяли меня поиграть, а в одного из кузеновых приятелей даже влюбилась, - по имени Эдуард, - и так ему надоела, что при моем появлении его сдувало ветром.
Единственное, что у меня есть в противовес – бабушка. Ну, они тоже ее внуки, но именно – тоже. Она их тоже любит.
Днем очень жарко, поэтому мы идет в лес, и там ищем грибы посреди влажного полумрака. На обеде повторяются утренние драмы, только с удвоенной мощью (почему людей кормят в жару огненной похлебкой с сиротскими полосками рыхлой капусты! ).
Наконец, тихий час.
Когда жара схлынет – начинается настоящая жизнь: игра в разведчиков, кормежка полудиких лошадей хлебом, стук бадминтона, плетение венков из гигантских ромашек, и под конец - сиреневые сумерки, от которых у меня начинается томление, и хочется идти смотреть на Эдуарда. Но мне строго-настрого запрещено подходить к компании кузена – хватит того, что днем бегала с донесениями в штаб.
Вечером после ужина (какому мерзавцу пришло в голову подавать на ужин недоваренные куски престарелой говядины в полыхающем томатном соусе?!) в местном клубе, к которому надо идти вниз, к воротам санатория, крутят кино.
- Что-то мне нездоровится, - говорит бабушка. – Кажется – в слишком холодной воде стирала и простыла. Да ничего страшного! Я полежу, а вы заберите ее, ладно?
Кузина поджала губы.
Кто знает, что такое быть изгоем в компании старших детей? Это гораздо хуже, чем попасть в осиное гнездо. Я как чемодан без ручек – у них свои секреты, шуточки и интриги, в которые с упоением окунаешься с головой, и - черт побери, навесили невоспитанную сопливую козявку, с которой в обществе появиться стыдно.
- Осталась бы с бабушкой, тоже мне, светская львица, - язвит кузина, и ее свита подобострастно хихикает.
Я мрачно отмалчиваюсь, потому что возразить нечего – к тому же за дерзость могу получить преболючий щипок.
В зале темно, и публика роится, лишь бы занять свободное место. Сестра сажает меня поближе к дверям и наказывает никуда не двигаться, а сама исчезает. Вокруг – чужие люди, я совсем одна, никому не нужная, неинтересная растрепа – и друзей у меня здесь нет. Да никто мне не нужен, к бабушке хочу!
Журнал прошел, и на экране начинается действие. Мрачно смотрю исподлобья.
Фильм, ясное дело, индийский.
В первые же десять минут я поняла, что это за фильм: папа пересказывал мне что-то такое, про слонов. Сюжет был душераздирающе трагический, и я глотала соленые слезы и не спала полночи от горя - бедный слон! Я помню, что с ним произошло что-то ужасное. Заново переживать трагедию я не могу – это выше моих сил.
Никем не замеченная, выскальзываю из дверей.
В Шови – полная мгла.
Кругом ни души – все взрослые либо укладывают малышей спать, либо сидят в кино. Потоптавшись на крыльце, решаю идти – хоть и страшно. Тут бывают волки, вспоминаю я рассказы отдыхающих. Но душа моя рвется к бабушке, и я обращаюсь к Тому, с кем до сих пор контактировала при ее посредничестве :
- Бог, - сжимаю я руки, - помоги мне добраться до дома! Пусть со мной ничего не случится!
Отец Небесный возлежит на облаке, и его борода окутывает вершину. Он делает звезды поярче, и во вздохом укладывается спать.
Я иду по дорожке вверх, и меня обступает тьма. Смотрю на звезды, они висят совсем низко, и этот свет держит меня и ведет, а угрожающий шум реки и звуки леса бегут в объятия к моему страху, но - останавливаются в полушаге. Я в безопасном прозрачном шаре, и почему-то не хочу бежать – как будто бег может прорвать тонкий защитный слой.
Не чуя ног, добираюсь до корпуса, иду по ступенькам, и вот она, дверь!
Барабаню изо всех сил.
Никто не отзывается. Куда же она делась?! Готова зарыдать от вселенского одиночества.
- Дидээээ! – кричу я.
Наконец, за дверью шуршание:
- Ты пришла?! Так рано? Что случилось? А где все?
- Я одна, - мгновенно успокаиваясь, ору я через дверь. – Открой, я спать хочу!
- Как же я открою, что за ребенок на мою голову, я же заперта! Чтобы меня не будить, дети же ключ забрали! Подожди там, я через балкон соседей попрошу…
Голос удаляется. В ожидании сажусь на пол возле двери. Счастье близко.
Слышны перекрикивания, вскоре появляется сосед с ключами:
- Ну что, бандитка, осталась без крова?
Пробуем ключи. Подошли!
Вваливаюсь в нашу уютную норку – Бог, ты молодец!
Бабушка ложится рядом с мной, я прилипаю к ней – от нее идет непривычный жар, я глажу ей лоб, она целует меня в макушку. Бог, ты правда молодец - я дошла, и все уже хорошо.
Меня поглотил милосердный сон, и я не слышала, как поздно ночью ворвались перепуганные насмерть кузены, потерявшие меня в кино, готовые покончить с собой от чувства вины – и с тем же рвением жаждущие разорвать меня на мелкие кусочки , и только бабушкина самоотверженность спасла нас всех от кровопролития.
Оглядываю комнатку – двоюродные дрыхнут, завернувшись в тощие одеяла с головами, а бабушки что-то не видно. Ну никак не удается проснуться раньше, чем она!
Выбегаю из нашего корпуса номер два на асфальтовую дорожку – она спускается далеко вниз, к воротам, отсюда и не видно. Слева от дорожки стоят деревянные коттеджики, как спящие в колонне солдаты: все один в один, за ними – сосны, ниже – река, справа - огромный как море ромашковый луг. И на нем пасутся лошади.
А вражеский корпус номер первый – возле горы, чуть дальше от нас. Те, кто живут в корпуса х –самые важные отдыхальщики, и между первым и вторым – постоянное соперничество. Коттеджи – ни рыба ни мясо, так, сами по себе.
А вокруг всего этого – горы! Стоят высоченной стеной, зеленые, с темно-зеленой шерсткой, а есть и с белыми шапками. Солнце зацепилось глазом за горный стык и наблюдает – продрали глаза эти шумные людишки в затерянном мире?
Шови – затерянный мир. Это еще дальше, чем Москва! Несмотря на то, что в Москву мы ехали трое суток на поезде, а сюда добрались за один день на машине, но какой же это был длинный день!
Бабушки и здесь не видно.
Пока прохладно, трава росистая, звенят коровьи бубенцы.
- Дидэ! – кричу я. – Пошли пить железную воду!
Тут много источников, и у каждого - специальное название: есть йодовая вода, есть серная вода, есть вода «красоты» (ага, что-то я тут ни одной красавицы не вижу – язвит сестра), а самая любимая – железная: она ледяная, с газом и отдает ржавчиной.
- Люди спят, что ты орешь, - раздается бабушкин голос. Она идет из душевой комнаты с тазиком выстиранного белья. – Вот встанут эти засони, позавтракаем, и пойдем гулять. Только не вздумай жевать смолу!!
Так - лирика кончилась.
Завтрак! Столовая!!! За какие прегрешения меня ведут в это жуткое место, где воняет хуже, чем в детском саду?! Господи, что я сделала такого ужасного, что по утрам в меня заталкивают манную кашу – лучшее средство вогнать в депрессию молодое, глупое и веселое существо пяти лет от роду!
Все полудохлые городские дети в столовой ведут себя одинаково: кривят морды, завывают, плюются и даже срыгивают затолканное в них обратно. Бабушки-нянюшки тоже ведут себя одинаково, как будто их натаскали в одном подразделении садистов: задавшись целью любой ценой вставить в детей эту кошмарную еду, идут на преступления против человечности – шантаж, подкуп, прямые и косвенные угрозы, и под конец – обессиленное таскание за уши и волосы.
- Я умру, если ты не съешь сейчас же, - тяжело дыша, зловеще уговаривает бабулька справа бледно-синего внука и тычет в сведенный судорогой рот ложкой. Тот мычит и рта не открывает, вцепившись в стул обеими руками. Бабульку жалко – если ей не удастся провернуть операцию, она и в самом деле отдаст концы.
А за столом слева угроза посерьезней:
- Ты умрешь, несчастная, если будешь питаться одним воздухом! – испепеляя взглядом тощую девчонку, наседает мамаша с бриллантовым крестиком между монументальных грудей. Она похожа на танкер – я видела в нашем порту.
- Сама же сказала, что тут главное – воооооздууууух, уыыыээээ! – рыдает вконец раздавленная девчонка. Мамаша хватает ее, придвигает к себе и вооружается ложкой: дальше лучше не смотреть.
У меня все не так драматично: бабушке не справиться сразу с тремя протестантами, она понимает, что на воздухе аппетит рано или поздно приходит сам собой, и иногда соглашается с тем, что можно перебиться и хлебом с маслом. А фрукты крестьяне подвезут на местный базарчик попозже. И у них же можно купить самодельную жвачку из сосновой смолы – она твердая и горькая до ужаса, но зато – отлично чистит зубы от микробов, говорит бабушка.
- Смолу варят в молоке, а сразу с дерева в рот ее пихать нельзя, - отбирает у меня брат липкую добычу, и тут же тайком сам пытается жевать.
Ах, да. Кроме столовой, есть еще кузены.
Любить меня больше после Москвы они не стали, это очевидно. Но с братом отношения еще кое-как наладились – бойцовские качества в его компании ценятся высоко, несмотря на мой вызывающий презрение возраст. Есть надежда, что сегодня я влезу в доверие, и меня возьмут в штаб – который планируется оборудовать внутри стога свежего сена на большом лугу.
А с кузиной, достигшей возраста барышни, все сложно. Лучшая ученица, читает такие умные книжки, что даже взрослые присвистывают, да еще и в невероятном платье в розово-белую клеточку, с изящными ножками и прической под Мирей Матье, и я для нее – ободранная козявка с клубящими над головой патлами и выпученными глазами – полный ноль.
Ноль!! Без палочки. Она так и сказала, и в общем, не преуменьшила.
У нее было все, о чем я даже не могла мечтать: разве у меня когда-нибудь могут отрасти такие тонкие пальцы? Или мои мускулистые икры ни с того ни с сего утоньшатся и удлинятся? Может быть, я научусь когда-нибудь задирать нос так высоко, что окружающие мальчики будут почтительно глазеть на меня издалека – пока что я с ними дралась, приставала, чтобы они взяли меня поиграть, а в одного из кузеновых приятелей даже влюбилась, - по имени Эдуард, - и так ему надоела, что при моем появлении его сдувало ветром.
Единственное, что у меня есть в противовес – бабушка. Ну, они тоже ее внуки, но именно – тоже. Она их тоже любит.
Днем очень жарко, поэтому мы идет в лес, и там ищем грибы посреди влажного полумрака. На обеде повторяются утренние драмы, только с удвоенной мощью (почему людей кормят в жару огненной похлебкой с сиротскими полосками рыхлой капусты! ).
Наконец, тихий час.
Когда жара схлынет – начинается настоящая жизнь: игра в разведчиков, кормежка полудиких лошадей хлебом, стук бадминтона, плетение венков из гигантских ромашек, и под конец - сиреневые сумерки, от которых у меня начинается томление, и хочется идти смотреть на Эдуарда. Но мне строго-настрого запрещено подходить к компании кузена – хватит того, что днем бегала с донесениями в штаб.
Вечером после ужина (какому мерзавцу пришло в голову подавать на ужин недоваренные куски престарелой говядины в полыхающем томатном соусе?!) в местном клубе, к которому надо идти вниз, к воротам санатория, крутят кино.
- Что-то мне нездоровится, - говорит бабушка. – Кажется – в слишком холодной воде стирала и простыла. Да ничего страшного! Я полежу, а вы заберите ее, ладно?
Кузина поджала губы.
Кто знает, что такое быть изгоем в компании старших детей? Это гораздо хуже, чем попасть в осиное гнездо. Я как чемодан без ручек – у них свои секреты, шуточки и интриги, в которые с упоением окунаешься с головой, и - черт побери, навесили невоспитанную сопливую козявку, с которой в обществе появиться стыдно.
- Осталась бы с бабушкой, тоже мне, светская львица, - язвит кузина, и ее свита подобострастно хихикает.
Я мрачно отмалчиваюсь, потому что возразить нечего – к тому же за дерзость могу получить преболючий щипок.
В зале темно, и публика роится, лишь бы занять свободное место. Сестра сажает меня поближе к дверям и наказывает никуда не двигаться, а сама исчезает. Вокруг – чужие люди, я совсем одна, никому не нужная, неинтересная растрепа – и друзей у меня здесь нет. Да никто мне не нужен, к бабушке хочу!
Журнал прошел, и на экране начинается действие. Мрачно смотрю исподлобья.
Фильм, ясное дело, индийский.
В первые же десять минут я поняла, что это за фильм: папа пересказывал мне что-то такое, про слонов. Сюжет был душераздирающе трагический, и я глотала соленые слезы и не спала полночи от горя - бедный слон! Я помню, что с ним произошло что-то ужасное. Заново переживать трагедию я не могу – это выше моих сил.
Никем не замеченная, выскальзываю из дверей.
В Шови – полная мгла.
Кругом ни души – все взрослые либо укладывают малышей спать, либо сидят в кино. Потоптавшись на крыльце, решаю идти – хоть и страшно. Тут бывают волки, вспоминаю я рассказы отдыхающих. Но душа моя рвется к бабушке, и я обращаюсь к Тому, с кем до сих пор контактировала при ее посредничестве :
- Бог, - сжимаю я руки, - помоги мне добраться до дома! Пусть со мной ничего не случится!
Отец Небесный возлежит на облаке, и его борода окутывает вершину. Он делает звезды поярче, и во вздохом укладывается спать.
Я иду по дорожке вверх, и меня обступает тьма. Смотрю на звезды, они висят совсем низко, и этот свет держит меня и ведет, а угрожающий шум реки и звуки леса бегут в объятия к моему страху, но - останавливаются в полушаге. Я в безопасном прозрачном шаре, и почему-то не хочу бежать – как будто бег может прорвать тонкий защитный слой.
Не чуя ног, добираюсь до корпуса, иду по ступенькам, и вот она, дверь!
Барабаню изо всех сил.
Никто не отзывается. Куда же она делась?! Готова зарыдать от вселенского одиночества.
- Дидээээ! – кричу я.
Наконец, за дверью шуршание:
- Ты пришла?! Так рано? Что случилось? А где все?
- Я одна, - мгновенно успокаиваясь, ору я через дверь. – Открой, я спать хочу!
- Как же я открою, что за ребенок на мою голову, я же заперта! Чтобы меня не будить, дети же ключ забрали! Подожди там, я через балкон соседей попрошу…
Голос удаляется. В ожидании сажусь на пол возле двери. Счастье близко.
Слышны перекрикивания, вскоре появляется сосед с ключами:
- Ну что, бандитка, осталась без крова?
Пробуем ключи. Подошли!
Вваливаюсь в нашу уютную норку – Бог, ты молодец!
Бабушка ложится рядом с мной, я прилипаю к ней – от нее идет непривычный жар, я глажу ей лоб, она целует меня в макушку. Бог, ты правда молодец - я дошла, и все уже хорошо.
Меня поглотил милосердный сон, и я не слышала, как поздно ночью ворвались перепуганные насмерть кузены, потерявшие меня в кино, готовые покончить с собой от чувства вины – и с тем же рвением жаждущие разорвать меня на мелкие кусочки , и только бабушкина самоотверженность спасла нас всех от кровопролития.
