tin_tin

Везти нас на вокзал городка К. должен был мой папа.

Собственно, должен был - и повез же, но чтобы полноцветно описать это малозначительное – даже не событие, а переход между событиями – надо немного загрунтовать холст.

Папе 80 лет, и он бывший штангист – даже выступал за сборную Украины, будучи студентом ОКЭИ, это был когда-то Одесский кредитно-экономический институт.

Он сбалансировал в моей генетике мамину хрупкость, тонкость, деликатность и склонность к меланхолии своим наиздоровейшим крестьянским происхождением: ел с детства пищу, выращенную родительскими руками – а потом и своими собственными, плавал в речке, ловил форель, дышал горным воздухом вперемешку с морским бризом, ну и вырос – медведь такой, знаете.

Я чувствую в себе папину медвежью натуру, когда человеческим языком объяснить не получается.

Однажды женская часть нашей семьи купалась на речке, а на берегу напротив сидели деревенские охальники - смотрят, что городские девки в купальниках, никто не охраняет, старикан какой-то сидит на камне, ретивое взыграло – они перешли границы фривольности и достали нас своими знаками внимания.

Илом кидались, идиоты, камушки швыряли мелкие – больно же, а что с ними сделаешь – мы же достойные молодые леди, и вообще – речка ничья, значит, и наша тоже.

Папа мой терпел-терпел, а потом встал, прищурился, зычным голосом обратился к деревенским кросавчегам, помянул – без мата! без мата! папа мой в жизни не матерился – ихних матерей и отцов, потом схватил валун, на котором сидел, и послал в них на манер кометы.

Речка не то чтобы очень широкая, но камень перемахнул через нее с мощностью, достаточной для разгона китайской демонстрации, взметнул волну – и не воды, а грязи, и произвел очень живое впечатление.

Молодые люди попрятались по кустам и наблюдали за нами из укрытий.

Папа рявкнул и на нас тоже и пошел искать другой валун – погреть на солнышке свои старые кости.

К слову, кости у него чудо какие крепкие – однажды мы получили известие, что папа свалился с бамбуковой лестницы-стремянки: то ли что-то собирал, то ли что-то пилил.

- Что сломано?! – похолодели мы.

- Ничего, - сказала мама. – Ушиб сильный, да. Правая рука побаливает.

А упал-то он не на ковер, а вместе со стремянкой обрушился на железные ворота и приземлился на эту самую руку.

Глохнуть он начал давно – но с левого уха, это шоферская глухота, говорит папа, у всех водителей глохнет левое ухо. Поэтому мы просто подходили справа и говорили чуть громче.

Но со временем и правое ухо сдало, и мама стала проверять папу на аферизм:

- Пойди, - говорит, - дед, наколи дров.

Папа сидит и дремлет – не слышит человек.

- Сандрик написал тебе в уши, - на той же громкости говорит мама.

- А? Что? – выныривает из дремы коварный обманщик и идет колоть дрова.

Так вот, в тот вечер было не просто очень темно, а еще и густой туман – как будто попали в полосу дыма.

Папа глухой на оба уха – а аппарат потерялся: веткой зацепил, и все улетело, так и не нашли.

И зрение в такой темноте тоже не ахти – левым глазом, опять же, плохо вижу, говорит.

А машине папиной 26 лет, и когда она едет, надо бежать сзади - ловить вылетающие запчасти и засовывать их ей обратно в задницу, иначе до ближайшего поворота доедет один только руль вместе с папой..

На этот раз у нее отказали ближние фары.

А папа очень добросовестный водила и при каждой встречной машине дальние непременно гасит, а раз ближних нету – то я со своими двумя драгоценными детьми и с мамой оказывались в кромешной тьме и вдобавок в тумане.

Дорога деревенская, петляет, папа едет по памяти, я вся в холодном поту диктую:

- Папа, давай правее, там слева речка, правее!

- Не тяни руль, - сердится папа, - я все прекрасно вижу.

Доехали мы – это одно дело, а как они поедут обратно одни – я же сдохну нервничать.

Зачем я вообще приехала – мне этот экстрим с каждым разом все страшнее и страшнее.

Ничего, доехали.

- Мам, ну мы бы такси вызвали, жалко же человека, куда ты его на спецзадания вечно посылаешь.

- Он еще все может, что ты думаешь, - сердится мама, и я понимаю – точно, может.

А еще папа в самом деле никогда не выражался, и мы долго не знали ни одного плохого слова.

А когда родилась первая внучка, моя юная сестрица, играя с новорожденной, приговаривала:

- Теакошка-мандавошка!

Папу чуть удар не хватил, и он спросил свою восемнадцатилетнюю дочь: