2010-06-08
Таксист
Возил меня вчера по делам таксист.
Пожилой сипатичный дядька, из породы правильных дедушек, с обручальным кольцом на ухоженной руке многолетнего семьянина.
Пока меня ждал напротив какой-то школы, нагрузился впечатлениями от галдящих детей.
Только я села - чувствуется, аж клокочет, но человек очень сдержанный, воспитанный, начал изливаться скорее сетуя, чем возмущаясь.
- Там мальчик стоял - красавец, весь в кудрях, лицо ангельское, посмотришь - человек уже, а как рот открыл - господи, что только него язык не сказал.
- Матерились? - понимающе спрашиваю я.
- Даже я, дед уже давно, таких слов не слыхал, думаю - сделать замечание, опять я буду крайний, как тринадцатый поросенок. Еду, и думаю - вот так мы всегда молчим, и все становится все хуже и хуже.
Дед не жалуется, он такой...нежалкий. Крепкий дед.
Я его понимаю, поддакиваю, а что еще сказать - не знаю.
- Перерастут, наверное, - говорю то, что говорят всегда в таких случаях благодушные оптимисты.
- А один раз я не выдержал и вмешался все-таки. Парень молодой выкинул из машины бутылку на газон. Я его догнал, заставил остановиться. Выходит - амбал, если меня треснет - я на куски развалюсь.
Спрашивает дерзко так: чего, дядюшка, надо?
А я его: ты вино пьешь? Он опешил - при чем тут это?
Да, говорит, конечно, пью.
А тамадой бывал же, наверное?
Бывал, отвечает.
И тосты за прекрасную родину, конечно, поднимали?
Ну а как же.
А вот если все твои друзья и все, кто когда-то пил за прекрасную родину, бутылки побросают на улицу - вот что она превратится? За что пить будете?
Как ни странно, мои морали ему понравились.
Засмеялся, плечо мне похлопал, пошел бутылку убирать.
Каждый раз так же невозможно...
Тут мы и приехали.
- Все будет хорошо, - улыбаюсь я ему и плачу деньги.
Пожилой сипатичный дядька, из породы правильных дедушек, с обручальным кольцом на ухоженной руке многолетнего семьянина.
Пока меня ждал напротив какой-то школы, нагрузился впечатлениями от галдящих детей.
Только я села - чувствуется, аж клокочет, но человек очень сдержанный, воспитанный, начал изливаться скорее сетуя, чем возмущаясь.
- Там мальчик стоял - красавец, весь в кудрях, лицо ангельское, посмотришь - человек уже, а как рот открыл - господи, что только него язык не сказал.
- Матерились? - понимающе спрашиваю я.
- Даже я, дед уже давно, таких слов не слыхал, думаю - сделать замечание, опять я буду крайний, как тринадцатый поросенок. Еду, и думаю - вот так мы всегда молчим, и все становится все хуже и хуже.
Дед не жалуется, он такой...нежалкий. Крепкий дед.
Я его понимаю, поддакиваю, а что еще сказать - не знаю.
- Перерастут, наверное, - говорю то, что говорят всегда в таких случаях благодушные оптимисты.
- А один раз я не выдержал и вмешался все-таки. Парень молодой выкинул из машины бутылку на газон. Я его догнал, заставил остановиться. Выходит - амбал, если меня треснет - я на куски развалюсь.
Спрашивает дерзко так: чего, дядюшка, надо?
А я его: ты вино пьешь? Он опешил - при чем тут это?
Да, говорит, конечно, пью.
А тамадой бывал же, наверное?
Бывал, отвечает.
И тосты за прекрасную родину, конечно, поднимали?
Ну а как же.
А вот если все твои друзья и все, кто когда-то пил за прекрасную родину, бутылки побросают на улицу - вот что она превратится? За что пить будете?
Как ни странно, мои морали ему понравились.
Засмеялся, плечо мне похлопал, пошел бутылку убирать.
Каждый раз так же невозможно...
Тут мы и приехали.
- Все будет хорошо, - улыбаюсь я ему и плачу деньги.